Из цикла "Невыдуманные истории"

Резкий сигнал. В ответ раздается: «Пятая слушает. Соединяю». Иногда Зине казалось, что в один прекрасный момент шнуров соединения не хватит, и она не проведёт очень важные переговоры. Это по законам военного времени считалось недопустимым. Тогда крах! Она была единственной кормилицей в семье…
Маленький районный коммутатор был словно центром Вселенной, и девятнадцатилетняя девчонка испытывала после каждой отработанной смены неимоверное напряжение.
И всё-таки подруги ей завидовали: со всей страной связь держит, деньги на руки получает, а не трудодни (как в колхозе). А она понимала: пожалели её - дали эту работу. Мать умерла, четверо братишек и сестрёнок остались у неё на руках…
Когда умирала мама, ей показалось, что страшнее, чем у неё, нет беды. Приходили молчаливые соседки, все в чёрном. Почти каждая из них получила похоронку. Стояли около умирающей, потом гладили Зинушку по голове, утешали: «Не кричи. Все будет по-человечески. Не у тебя одной горе… Оглянись. Четверо на руках, плакать некогда».
По-человечески похоронили, по-человечески помянули. И тогда Зина поняла истинное и глубокое значение этого слова: «По-человечески». Оно запало глубоко внутрь, словно семечко добра и порядочности в благодатную почву, где и покоилось до поры, до времени, чтобы прорасти прекрасным цветком.
В тот холодный, ветреный зимний вечер 42-го года перед концом смены на почту, гремя по полу промёрзшими подшитыми валенками, «притопала» Люба.
- Зина, на вокзал после работы сходим?
- Холодно, да и домой надо, ребятня меня ждёт.
- Хоть на минуточку… Там эвакуированных весь день везут. Солдаты на фронт едут. Посмотрим?
- Ну, пойдем.
На маленьком вокзале бурлила жизнь. Односельчане приносили сюда продукты на обмен, что-то продавали, что-то покупали, а кто-то нёс последнее: сваренные картохи, сухари, сушёные яблоки, жареные семечки, пресные пышки, солёные огурцы. Совали в руки проезжающим солдатам с мыслью: «Может, и моему кто-то вот так же подаст в дороге».
Зина мёрзла в материнской плюшевой полудошке и клетчатой шали, но что-то удерживало её на вокзале. Всё вглядывалась в лица проезжающих, будто искала родное лицо, пока не услышала голос проводницы: «Девчата, у вас тут есть больница?»
- Есть.
- У меня мальчонка в вагоне. Он болен. От голода ослаб, замёрз сильно. Боюсь, не довезу. Возьмите, отведите его в больницу, авось, живой останется. Огромные глаза на исхудалом лице пятилетнего мальчика смотрели не по-детски строго. Он ничему не удивлялся, видно, привык, что вокруг него чужие люди, что они распоряжаются его судьбой.
- Как тебя зовут?
- Саша.
- Что же делать с тобой, Саша? До больницы не доведем при таком морозе…
- Люба, возьму я его домой: где четверо, там и пятый не помеха. Пусть у нас побудет, хоть отогреется. Так Зинина семья получила нового братишку.
***
Достоянием райцентра Кистендей в годы войны стал эвакогоспиталь. Молодёжь торопилась сюда в любую свободную минуту. Заготавливали для госпиталя дрова, помогали стирать бельё, ухаживали за ранеными.
С «тяжёлыми» разговаривали, читали газеты, книги, писали письма домой.
Для выздоравливающих готовили концерты, сценки, с которыми перед ними выступали, поднимая настроение бойцов.
Молодость есть молодость - были здесь и симпатии. И чувства зарождались.
Нравился Зине молодой тяжелораненый лейтенант. Он постепенно шёл на поправку, уже в ответ на Зинин уход стал улыбаться девушке. Замирало сердце, ухало куда-то вниз, а потом начинало бешено колотиться. Хотелось нравиться ему… единственному…
Уставала за день страшно, но разве это могло повлиять на мечты девчонки-фантазёрки, которые тёмной ночью расцвечивали жизнь буйными красками?
***
- Зина, бежишь к нам?
- Да, тётя Лида.
- Опять Володе книжку читать будешь?
- Джека Лондона любит, вот взяла ему в библиотеке.
Они встретились на пороге школы-госпиталя с тетей Лидой-санитаркой. Но сегодня он ей не улыбнулся. И даже не взглянул. Как лежал, отвернувшись к стене, так и лежал. Не помогли ни её безмятежно-наивный вид, ни смешные истории про домочадцев, не порадовала запечённая красная свёкла, которую он так любил. Говорил, лакомясь: «Конфетка».
Она пекла её в печке, в чугунке, томила долго, основательно, как учила мама-покойница. Чем же ещё порадовать малышей? Эта свёкла и правда заменяла конфеты.
Что с ним? Почему так печален и будто весь интерес к жизни потерял? Ответ на эти вопросы дала та же тётя Лида.
- Твой-то подопечный совсем духом упал.
- А что случилось?
- Запрос по его просьбе делали. Он семью искал…
- У него есть семья?
- Была. Жена и сын. Жена - артистка драмтеатра. Когда их эвакуировали, эшелон разбомбили. Все погибли. А сынишку с детским садиком эвакуировали. До места он не доехал, судьба неизвестна. Вот так. Теперь нет семьи. Один остался. Очень горюет.
Ноги сделались ватными. Плакать ей или радоваться? Не знала. А потом в висках забилось слово: «Не по-человечески!» Перехватило дыхание, когда порывистым шагом зашла в палату. Остановилась у знакомого топчана.
- Володя….
Он по-прежнему глядел в стену.
- Володя, я помогу тебе…
- Чем ты мне можешь помочь?
- Я всё узнаю. По своим каналам.
- Какие у тебя могут быть каналы?
- Не забывай, я же телефонистка.
И он впервые за эти дни внимательно посмотрел на неё. А потом каждый вечер ждал с надеждой, встречал с радостью.
- Ну что, Зина, какие новости?
И она рассказывала, куда звонила, с кем разговаривала. Трудно в это поверить, но жена нашлась. Настал день, и она приехала. Зина встретила её на вокзале, проводила в госпиталь. Стоит ли описывать, что это была за встреча?
Они разговаривали о сыне, думали, где его искать, в надежде, что он жив. Вспоминали его шалости, слова, особые приметы, в чём он был одет, когда в последний раз его жена проводила в детский садик.
Зина стояла в сторонке, прислушивалась к разговору, ревниво разглядывала жену, и её всё более одолевала мысль: «А не их ли сын тот самый Саша, что живет в моей семье?»
- Рита, - осторожно прервала она их разговор, - ты у меня переночуешь?
- Если можно, я с удовольствием.
- Я тогда подожду на выходе.
Старенький домик на улице Кооперативной встретил гостью теплом и уютом. Она снимала ботики у порога с окоченевших ног, а Зина стояла, прислонившись к стене, и смотрела на большую печь, на шевелящиеся занавески полатей. Если занавески закрыты, значит, Сашок играет в прятки, сейчас выглянет.
- Зина, - прозвучал его тонкий голосочек, - ищи меня, я здесь.
- Не может быть! - Рита повернулась к Зине, и та увидела, как одеревенели, побелели её губы.
- Этот голос… Веселая рожица мальчика выглянула из-за занавески.
- Зина, - Рита крепко схватила её за плечи и начала трясти - Зина, сынок, он как здесь оказался?!
Догадка Зинаиды была правдой. Саша - их сын. Она теряла всё: Володю, которого сильно любила, боясь даже самой себе признаться в этом, Сашку, к которому привязалась всей душой. Впервые за всё это время она разрыдалась, вырвавшись из рук ошеломлённой Риты, и убежала в свой закуток за печкой. Зарылась головой в подушку, немую свидетельницу её девичьих грёз. Хотелось рыдать, громко кричать о своей боли, от жалости к себе, к тому, что она не такая красивая, как эта артистка, и совсем не такая счастливая, как она…
Но тут, будто мать встала перед ней: «Зина, ты всё сделала как надо, по-человечески…»
- По-человечески, по-человечески, таких людей я не встречала, таких, как ты, больше нет. Кто это, что нужно, о ком это?
Это Рита стояла на коленях перед кроватью Зины, плакала, гладила её руками и целовала её. Было это в годы войны в Кистендее. А Зина, о которой написан рассказ, это Зинаида Семеновна Стихарёва. Всю жизнь она прожила на улице Кооперативной, работала на почте. Когда телефонную станцию убрали в связи с расформированием района, стала работать оператором узла связи. Вырастила братьев и сестёр, помогла им получить профессии, помогала растить племянников, посвятив свою жизнь семьям своих близких. Свою семью она так и не создала…
Несколько лет назад Зинаиды Семеновны Стихарёвой не стало. Пусть этот рассказ будет напоминанием для всех о светлой и большой души человеке, сумевшем в юные годы становления личности совершить великий человеческий Поступок.
Ольга Хмельнова.