Из цикла "Невыдуманные истории"

Резкий сигнал. В ответ раздается: «Пятая слушает. Соединяю». Иногда Зине казалось, что в один прекрасный момент шнуров соединения не хватит, и она не проведёт очень важные переговоры. Это по законам военного времени считалось недопустимым. Тогда крах! Она была единственной кормилицей в семье…

Маленький районный коммутатор был словно центром Вселенной, и девятнадцатилетняя девчонка испытывала после каждой отработанной смены неимоверное напряжение.

И всё-таки подруги ей завидовали: со всей страной связь держит, деньги на руки получает, а не трудодни (как в колхозе). А она понимала: пожалели её - дали эту работу. Мать умерла, четверо братишек и сестрёнок остались у неё на руках…

 Когда умирала мама, ей показалось, что страшнее, чем у неё, нет беды. Приходили молчаливые соседки, все в чёрном. Почти каждая из них получила похоронку. Стояли около умирающей, потом гладили Зинушку по голове, утешали: «Не кричи. Все будет по-человечески. Не у тебя одной горе… Оглянись. Четверо на руках, плакать некогда».

По-человечески похоронили, по-человечески помянули. И тогда Зина поняла истинное и глубокое значение этого слова: «По-человечески». Оно запало глубоко внутрь, словно семечко добра и порядочности в благодатную почву, где и покоилось до поры, до времени, чтобы прорасти прекрасным цветком.

В тот холодный, ветреный зимний вечер 42-го года перед концом смены на почту, гремя по полу промёрзшими подшитыми валенками, «притопала» Люба.

- Зина, на вокзал после работы сходим?

 - Холодно, да и домой надо, ребятня меня ждёт.

- Хоть на минуточку… Там эвакуированных весь день везут. Солдаты на фронт едут. Посмотрим?

- Ну, пойдем.

На маленьком вокзале бурлила жизнь. Односельчане приносили сюда продукты на обмен, что-то продавали, что-то покупали, а кто-то нёс последнее: сваренные картохи, сухари, сушёные яблоки, жареные семечки, пресные пышки, солёные огурцы. Совали в руки проезжающим солдатам с мыслью: «Может, и моему кто-то вот так же подаст в дороге».

Зина мёрзла в материнской плюшевой полудошке и клетчатой шали, но что-то удерживало её на вокзале. Всё вглядывалась в лица проезжающих, будто искала родное лицо, пока не услышала голос проводницы: «Девчата, у вас тут есть больница?»

- Есть.

- У меня мальчонка в вагоне. Он болен. От голода ослаб, замёрз сильно. Боюсь, не довезу. Возьмите, отведите его в больницу, авось, живой останется. Огромные глаза на исхудалом лице пятилетнего мальчика смотрели не по-детски строго. Он ничему не удивлялся, видно, привык, что вокруг него чужие люди, что они распоряжаются его судьбой.

 - Как тебя зовут?

- Саша.

- Что же делать с тобой, Саша? До больницы не доведем при таком морозе…

 - Люба, возьму я его домой: где четверо, там и пятый не помеха. Пусть у нас побудет, хоть отогреется. Так Зинина семья получила нового братишку.

***

Достоянием райцентра Кистендей в годы войны стал эвакогоспиталь. Молодёжь торопилась сюда в любую свободную минуту. Заготавливали для госпиталя дрова, помогали стирать бельё, ухаживали за ранеными.

С «тяжёлыми» разговаривали, читали газеты, книги, писали письма домой.

Для выздоравливающих готовили концерты, сценки, с которыми перед ними выступали, поднимая настроение бойцов.

Молодость есть молодость - были здесь и симпатии. И чувства зарождались.

Нравился Зине молодой тяжелораненый лейтенант. Он постепенно шёл на поправку, уже в ответ на Зинин уход стал улыбаться девушке. Замирало сердце, ухало куда-то вниз, а потом начинало бешено колотиться. Хотелось нравиться ему… единственному…

Уставала за день страшно, но разве это могло повлиять на мечты девчонки-фантазёрки, которые тёмной ночью расцвечивали жизнь буйными красками?

***

- Зина, бежишь к нам?

- Да, тётя Лида.

- Опять Володе книжку читать будешь?

- Джека Лондона любит, вот взяла ему в библиотеке.

Они встретились на пороге школы-госпиталя с тетей Лидой-санитаркой. Но сегодня он ей не улыбнулся. И даже не взглянул. Как лежал, отвернувшись к стене, так и лежал. Не помогли ни её безмятежно-наивный вид, ни смешные истории про домочадцев, не порадовала запечённая красная свёкла, которую он так любил. Говорил, лакомясь: «Конфетка».

Она пекла её в печке, в чугунке, томила долго, основательно, как учила мама-покойница. Чем же ещё порадовать малышей? Эта свёкла и правда заменяла конфеты.

Что с ним? Почему так печален и будто весь интерес к жизни потерял? Ответ на эти вопросы дала та же тётя Лида.

- Твой-то подопечный совсем духом упал.

- А что случилось?

- Запрос по его просьбе делали. Он семью искал…

- У него есть семья?

- Была. Жена и сын. Жена - артистка драмтеатра. Когда их эвакуировали, эшелон разбомбили. Все погибли. А сынишку с детским садиком эвакуировали. До места он не доехал, судьба неизвестна. Вот так. Теперь нет семьи. Один остался. Очень горюет.

Ноги сделались ватными. Плакать ей или радоваться? Не знала. А потом в висках забилось слово: «Не по-человечески!» Перехватило дыхание, когда порывистым шагом зашла в палату. Остановилась у знакомого топчана.

- Володя….

Он по-прежнему глядел в стену.

- Володя, я помогу тебе…

- Чем ты мне можешь помочь?

- Я всё узнаю. По своим каналам.

- Какие у тебя могут быть каналы?

- Не забывай, я же телефонистка.

И он впервые за эти дни внимательно посмотрел на неё. А потом каждый вечер ждал с надеждой, встречал с радостью.

- Ну что, Зина, какие новости?

И она рассказывала, куда звонила, с кем разговаривала. Трудно в это поверить, но жена нашлась. Настал день, и она приехала. Зина встретила её на вокзале, проводила в госпиталь. Стоит ли описывать, что это была за встреча?

Они разговаривали о сыне, думали, где его искать, в надежде, что он жив. Вспоминали его шалости, слова, особые приметы, в чём он был одет, когда в последний раз его жена проводила в детский садик.

Зина стояла в сторонке, прислушивалась к разговору, ревниво разглядывала жену, и её всё более одолевала мысль: «А не их ли сын тот самый Саша, что живет в моей семье?»

- Рита, - осторожно прервала она их разговор, - ты у меня переночуешь?

 - Если можно, я с удовольствием.

- Я тогда подожду на выходе.

Старенький домик на улице Кооперативной встретил гостью теплом и уютом. Она снимала ботики у порога с окоченевших ног, а Зина стояла, прислонившись к стене, и смотрела на большую печь, на шевелящиеся занавески полатей. Если занавески закрыты, значит, Сашок играет в прятки, сейчас выглянет.

- Зина, - прозвучал его тонкий голосочек, - ищи меня, я здесь.

- Не может быть! - Рита повернулась к Зине, и та увидела, как одеревенели, побелели её губы.

- Этот голос… Веселая рожица мальчика выглянула из-за занавески.

- Зина, - Рита крепко схватила её за плечи и начала трясти - Зина, сынок, он как здесь оказался?!

Догадка Зинаиды была правдой. Саша - их сын. Она теряла всё: Володю, которого сильно любила, боясь даже самой себе признаться в этом, Сашку, к которому привязалась всей душой. Впервые за всё это время она разрыдалась, вырвавшись из рук ошеломлённой Риты, и убежала в свой закуток за печкой. Зарылась головой в подушку, немую свидетельницу её девичьих грёз. Хотелось рыдать, громко кричать о своей боли, от жалости к себе, к тому, что она не такая красивая, как эта артистка, и совсем не такая счастливая, как она…

Но тут, будто мать встала перед ней: «Зина, ты всё сделала как надо, по-человечески…»

 - По-человечески, по-человечески, таких людей я не встречала, таких, как ты, больше нет. Кто это, что нужно, о ком это?

Это Рита стояла на коленях перед кроватью Зины, плакала, гладила её руками и целовала её. Было это в годы войны в Кистендее. А Зина, о которой написан рассказ, это Зинаида Семеновна Стихарёва. Всю жизнь она прожила на улице Кооперативной, работала на почте. Когда телефонную станцию убрали в связи с расформированием района, стала работать оператором узла связи. Вырастила братьев и сестёр, помогла им получить профессии, помогала растить племянников, посвятив свою жизнь семьям своих близких. Свою семью она так и не создала…

Несколько лет назад Зинаиды Семеновны Стихарёвой не стало. Пусть этот рассказ будет напоминанием для всех о светлой и большой души человеке, сумевшем в юные годы становления личности совершить великий человеческий Поступок.

Ольга Хмельнова.